С неба медленно падали кровавые капли, знаменуя наступление нового дня и конец очередной жизни. Всё вокруг блекло в глазах, покрываясь тяжелой, удушающей дымкой, из-за которой хотелось просто закрыть глаза и больше не вдыхать. Словно издеваясь над бренным телом, яркая зелёная птица заняла ветку неподалёку, безразлично прочищая перья.
— Уже пол двенадцатого, ты обещал сходить на танец. — упрёк в её голосе покрывал виски липким сиропом, отдаваясь в ушах ударами топора. Пустые глазницы лишь слегка дернулись, наведясь на источник шума и словно бы пытаясь найти в нём выключатель, блуждая взглядом по переливающимся узорам. Послышался треск, и череп медленно раскололся, выпуская вязкую, чёрную жидкость, медленно стекающую в лужу у ног. Чувствовалось, что оно хочет уйти, исчезнуть, но вместо этого забурлило, издавая предсмертный крик. И правда, обещал… Комок в горле против воли пробирался внутрь, оседая где-то глубоко и своей тяжестью давя к земле.
— Ещё слишком рано. Слишком много чужих глаз. — а вот, как назло, и они. Смотрят со всех сторон, не стесняясь, бесстыже пялясь и медленно моргая. Они говорят, что это лишь иллюзия, но иллюзия чего? Почему они никуда не уходят, как на них не смотри? Неужели так выглядит незримое око наблюдателя? Нет. К черту, это не любовь, всё не так просто.
— Но я хочу сейчас. Потом будет поздно. Пожалуйста… — лёгкий, молящий и в то же время игривый укус. Лапы не слушаются, приходится встать на ноги, слегка пошатываясь с непривычки и смотря, как мир решает перевернуться с ног на голову. Времени подумать ещё раз нет, ведь мягкие перья обволакивают руки, стремясь увести. Неуверенный шаг, другой, ещё один — и вот уже голова пошла кругом, позволяя увидеть происходящее сзади. Два рака разжигали костёр… но если присмотреться, становится понятно, что краб тут только один. Второй лишь тень, с усмешкой наблюдающая за неуклюжим вальсом. Сложно двигаться, когда голова идёт кругом…
Впрочем, изумрудные глаза не дают убежать, затягивая в себя, словно колодец. Хочется смотреть, хочется окунуться и не всплывать, горя, словно в лихорадке. Кончики пальцев дрожат от силы, волосы встают дыбом. И всё из-за этих глаз, хороших глаз, красивых глаз… они смотрят преданно, с заботой, пока острые когти потрошат внутренности, лишь бы вложить вместо них пух. Именно так работает забота? В полном контроле, полном спасении? Без секретов и загадок, так ясно и просто?
Клюв щёлкнул пару раз, каждый щелчок выбивал искру из старых костей, словно стремясь вновь зажечь старый, давно потухший, но ещё сухой костёр. Костёр, который сперва нужно было собрать по кусочкам, не оставляя беззащитной плоти и шанса. Словно гнойная, червивая рана, которую медленно, но неизбежно чистят, убирая всякую заразу, как камень убирает смерть. Справедливо ли это?
Нет. Наверное нет. Но морда слегка опускается вниз, касаясь обнаженной кости в порыве пустой, но такой приятной нежности. Ведь жестокое сердце вскоре перестанет биться, дайте лишь добраться. Лишь коснуться, добежать, вырвать, разрывая на кусочки. Все это знают, а потому никто не плачет, наоборот, устраивают пир на грехах умерших. Цинично ли это?..
— Знаешь… ты милый. — послышалось ни к месту, заставляя ненадолго задуматься. День обещал скоро закончиться, как и его последствия. Но что это в таком случае? Лесть? Глупо. Так глупо, что даже темнеет в глазах. Испуганный вскрик закрашивает собой пелену тьмы, и ничего не остаётся, кроме как поддаться порыву, зная, что вскоре всё повторится вновь.
Открытые глаза видели лишь танцы фигур, медленно растекающихся по потолку. Их голоса шептали, напоминая о грехах, напоминая о зле. Зло, от которого становилось тошно, от которого внутренности со скрипом сворачиваются в трубочки. Я не хочу, я не могу это слышать, но я слишком слаб, чтобы это прекратить. Я чувствую, как их тела медленно начинают капать на меня, жара расплавленной плоти достаточно, чтобы оставить ожоги. Бесчисленные шрамы покрывают моё тело, не позволяя мне забыть. Ничто не забыто, никто не забыт.
— Тебе пора забыть чужую боль. — послышался низкий голос с нотками шипения. Мне не нужно было поворачивать головы, чтобы знать, кто там, — Она не принесёт тебе ничего нового. К тому же, они заслужили. Ты знаешь, у нас не было другого выбора, тьма уже поглотила их. Мы лишь помогли истерзанным душам обрести покой, спасая от пораженной оболочки. Гниль можно вычистить из раны, но если всё тело это рана… спасения не будет.
Это было правдой, безоговорочной правдой. Но легче не становилось. Груз вины продолжал давить, и лишь тени отступили, беспомощные перед новоприбывшим. Чужое присутствие всегда помогало…особенно его. Было ли дело в манере речи или ещё чём-то? В словах, попадающих в самое сердце? Или в этом мягком, баюкающем шипении, то и дело обещающем настоящий покой?
— И не вини себя за то, что выжил. Ты лучше, чем они. Чище. Даже твоя скорбь показывает это. Именно поэтому ты выжил, именно поэтому ты сейчас тут, с нами. Именно поэтому ты стал таким. Он сам выбрал тебя, помнишь? Ты ему понравился. Он увидел себя в тебе, он решил стать тобой. Ты никогда не один… не забывай это.
И это тоже было правдой. Я мог почувствовать его, его печаль и скорбь, смешанные с моими. Единое целое, но в то же время две разные части, неотличимые друг от друга на первый взгляд. Порой я мог услышать, как он плачет вместо меня, и наоборот, мне доводилось смеяться за него. Вечный круговорот, с того момента, как я оказался спасён. С того момента, как этот город опустел, не оставляя никого, кроме нас и природы. Но вспоминать эти крики, эти искаженные тела было больно, так же больно, как лично избавлять их от страданий, спасая от боли и дальнейшей ненависти. Из глаз потекли слезы, но они были не мои, я слишком устал, чтобы плакать. Мне было слишком больно, чтобы плакать. Раздавшийся в ушах звон знаменовал наступление ужина… но мне не хотелось есть. Наоборот, я был уверен, что одного запаха еды хватит, чтобы меня вывернуло наизнанку. Но я пошёл. Вяло, не спеша, я поднялся, чувствуя поддержку своего друга. Через пустующий дверной проем открывался вид на такую же пустую улицу, но вот поблизости была заросшая цветами главная площадь. По ней маршировали, разрывая друг друга на куски, мертвецы, не обращая ни на что внимания и оставляя повсюду черные ошмётки уже давно сгнившей плоти. Вся эта грязь словно звала к себе, моля стать единым целым, как и было задумано.
— Ты выглядишь совсем изучено. Всё настолько плохо?
Голоса были полны искреннего, неподдельного беспокойства, напоминая, почему я ещё брожу по земле. Напоминая, кто стал для меня новым смыслом. Покачав головой, я лишь закрыл глаза, досчитав до трёх и едва поднимая усталые веки на полянку, где все уже собрались, направив обеспокоенные взгляды на меня. Слабая улыбка появилась на лице, с ними было куда спокойнее. Но глаза вновь закрылись, и последнее, что я почувствовал перед очередным забытьем — твёрдый камень. Потом будет болеть…
Присутствующие в немом шоке бросились к телу, совместными усилиями оттягивая в госпиталь. Лишь убедившись, что всё в порядке, птица наконец разорвала молначие, посмотрев на присутствующих.
— Я всё же не могу понять, что у него. Никто ещё не ответил. Пока что… это загадка. Загадка, которую надо решить. — на глаза наворачивались тяжёлые слёзы. Это был уже не первый, но никто не знал, какой будет последним. И не хотел знать, пока нет уверенности, что это безопасно. Тяжёлое молчание вновь нависло, давая волю горьким слезам. Ах если бы только всё было понятно. Им всем было грустно, тяжело, страшно. И они все прижались друг к другу, ища поддержки и тепла. Вместе они сильнее. Вместе они справятся. Главное остаться вместе… и никого не потерять.
— Это тяжёлый период… но мы справимся. Мы должны справиться. — в попытке утешить всех заговорил ящер. Все это знали, все так думали. Всё вздохнули. Надо было лишь найти ответ…